Колян не стал выпендриваться и назвал своего попугая жако славным именем Кешей, из мультфильма, знакомого с детства. Кеша оказался очень сообразительной и не ленивой птицей. Много запоминал, постоянно что-то выкрикивал, ну а Колян, конечно же, этим пользовался — превратил своего Кешу в сидящую в клетке живую энциклопедию киноцитат и всяких житейских мудростей.
Надо отдать Кеше должное — получалось у птицы совсем неплохо, а главное на удивление к месту выкрикивал он свои короткие фразы. Создавалось впечатление, что JQ (ай кью) пернатого порой превышало это самое JQ заглянувших к Коляну гостей. К примеру, друган жалуется, что начальник грозится уволить за недостачу кассовой выручки, и тут из клетки громко доносится: «Тебя посадят, а ты не воруй!» Или молодая пара не успела переступить порог комнаты, как из клетки возглас: «Шерочка с Машерочкой!» А тут на днях сосед зашёл, денег одолжить, Кеша тут же проявил участие: «Бог подаст!»
Короче, слушать было одно удовольствие, что называется — не в бровь, а в глаз! Однажды возвращался Колян с пикника домой, для прикола взял с собой Кешу, с ним не соскучишься. На переднем пассажирском сидении стояла большая клетка, как положено пристёгнутая ремнём безопасности. На пустом шоссе Колян по привычке превысил скорость и был остановлен сидящим в засаде инспектором ГАИ. Отрицать очевидное Колян не стал и выйдя из машины, сразу протянул инспектору купюру.
— Мало, — вяло отреагировал гаишник. И тут же услышал из солона громкое и чёткое:
— Прокурор добавит!
Городской прокурор Николай Петрович Манюня сидел за своим столом. Он навалился грудью на край и через сильную лупу разглядывал фотографию.
Михаил также наклонился над столом прокурора, не покидая стула у приставного столика, где он сидел, и пытался помочь.
– Так она видела этот шрам и могла придумать историю. Возможно, что-то похожее было в ее жизни, только не с ним.
– Такая буйная фантазия не очень правдоподобна.
– Любой психиатр тебе расскажет массу историй куда более завиральных.
– Да, она экспансивна и разговорчива. Но у нее довольно связная речь, и на склеротичную старуху она не похожа.
– До того как привлечь тебя, мы подключали для проверки фактов СБУ. С апреля 42-го года по сегодняшний день все абсолютно достоверно в его биографии. Никаких нестыковок. Да и ты с ним беседовал.
– Да, но я не допрашивал его. Познакомился, рассказал о жалобе.
– Надеюсь, о подделке документов и службе в полиции ты промолчал.
– Безусловно, пока об этом рано говорить. Мы должны узнать, что было с октября 41-го года по апрель 42-го. Нужно найти других свидетелей довоенного времени. Он родился в 22-м году. Хоть не все архивы тех времен сохранились, но еще осталось много живых свидетелей старших по возрасту.
– Личное дело на заводе просмотрел?
– Что он пишет в анкете и автобиографии о своих родителях.
– Пишет, что отец воевал в Красной Армии, работал на шахте коногоном, потом крепильщиком. Мать домохозяйка. Что он после окончания школы пошел на металлургический завод чернорабочим, отступил с беженцами в Луганскую область, а там присоединился к воинской части. И было это в апреле 42-го года.
– Когда он мог успеть побывать полицаем?
– С 8 октября 41-го года, когда немцы заняли город, по апрель 42-го.
– Всего полгода? Было бы это в сентябре 43-го, когда освобождали Донбасс, понятно. Немцы драпают. Нужно либо уходить с ними, либо приставать к нашим.
– Согласен. Но блицкриг не удался, под Москвой немцев серьезно потеснили. Человек умный мог предвидеть исход войны и быстро пересмотреть свой выбор.
– В девятнадцать лет, с кулацким происхождением и после службы в полиции?
– Разделяю Ваши сомнения. Поэтому мне не очень верится в историю про кулацкого сына Писаренко.
– Как сейчас называется хутор Писаренки?
– Что собираешься делать дальше? – спросил Манюня.
– Начну с краеведческого музея и центральной городской библиотеки. Возможно, сохранились старые газеты или документы. Конечно же, загляну в городской архив.
– Подготовь запрос и в областной архив. Только сформулируй вопросы поточнее, иначе ничего путного не узнаешь. Найдешь интересную информацию, докладывай немедленно. Он депутат, а скоро выборы. Назревает очередной политический скандал. Нам нужно разобраться с этим до выборов. А то прокуратура у нас в городе всегда крайняя.
– Было бы к чему и кому добавлять!
– Постараюсь найти. Мне даже интересно. Никогда до этого не занимался столь давней историей.
– Желаю успеха! С жильем устроился?
– Как всегда. Поселяют в том же номере нашей гостиницы уже третий раз.
– Это я попросил. Хоть какая-то видимость постоянства быта. Мне всегда неловко, что приходится отрывать тебя от дома и семьи.
– Отрывайте! Иногда самому хочется на время отвлечься от нашей районной рутины. Даю и Анастасии возможность от меня отдохнуть. А на выходные я приезжаю домой. Если получается….
Решение ехать в Лебединское, пришло неожиданно. Почему нужно идти в краеведческий музей или рыться в архивной пыли. День был солнечный. Конец сентября в этом году выдался сухой и теплый. Лучше начинать с места событий. Кто-то должен остаться в живых и помнить события начала войны, если не коллективизацию.
Через полчаса приличной дороги, это была трасса на Таганрог и Ростов-на-Дону, Михаил остановил машину у сельсовета. В приемной председателя его встретила приветливая женщина, которая сразу предупредила, что начальства не будет, но она ответит на все вопросы.
– Меня интересуют старожилы, желательно те, которые помнят коллективизацию…
– Вы не найдете у нас таких.
– Это почему? Разве нет людей в возрасте около восьмидесяти лет и в здравом рассудке?
– Есть, но они здесь поселились после коллективизации в 34-м году. Видите ли, в 33-м здесь был сильный голод. Кто помер, а кому-то удалось сбежать в город, где бурно развивалась промышленность: два металлургических завода, коксохим, машиностроительный, порт. Принимали людей и без документов, особенно молодежь. На свободные земли в 34-м переселили из Запорожской области около ста семей. В восьмидесятые годы почти вся молодежь опять сбежала из колхоза, но старики остались.
– Я хотел бы с ними поговорить.
– Есть у нас тут инвалид войны. Он коллективизацию не помнит, но был в оккупации здесь же и любит поговорить.
– На улице Луговой. Номер дома не помню. Найдете улицу и спросите Якова Савло. Его все в селе знают.
– Осталось найти Луговую, – произнес Михаил, делая пометки в блокноте.
– Это совсем просто. На втором перекрестке свернете налево. Это и будет Луговая. Она упирается в нашу речку.
Яков Васильевич Савло оказался крепким стариком невысокого роста. Короткая густая щетина на голове, аккуратно подстриженные усы, гладко выбритый подбородок и почти военная выправка могли обмануть. На самом деле он в начале 45-го демобилизовался по инвалидности и командовал только на конюшне. Благодаря ему в колхозе еще оставался десяток лошадей.
Он встретил Михаила у ворот невысокого аккуратного крытого черепицей домика из тесанного известняка. Одет хозяин в спецовочные брюки и клетчатую рубашку. На нем была еще телогрейка нараспашку. Из аккуратно закатанного правого рукава виднелась культя.
При разговоре его глаза добродушно щурились, а голос был по-молодому четкий.
– Здравствуйте! По известной причине здороваюсь левой, – произнес улыбчиво Яков Васильевич и протянул руку Михаилу.
Михаил по привычке автоматически протянул правую. Рукопожатие получилось неловким, но это не смутило хозяина.
– Следователь прокуратуры Михаил Гречка, можно просто Миша.
– Так Вы не на счет лошадей? – спросил Яков Васильевич. – Сейчас опять лошади в моде. Часто приезжают по этому поводу.
– Я тоже мечтаю о лошади, но сегодня у меня другие цели. В сельсовете мне сказали, что вы оставались в селе при немцах. Мне нужно с вами поговорить. Есть одна жалоба и нужно в ней разобраться.
– Да нет, не на Вас! На другого человека. Жалобщик утверждает, что человек, на которого он жалуется, родился и жил здесь. Позже я Вам все расскажу.
– Вижу, разговор будет долгий. Прошу к столу, а я закажу невестке чай, – Яков Васильевич указал на стол под раскидистым густым орехом.
Михаил не стал ждать повторного приглашения и присел на лавку у стола. В центре стола красовалась плетеная из ивняка миска, полная яблок и груш. Были там и грецкие орехи с остатками зеленоватой корки.
– Через четверть часа будет чай, а пока прошу, угощайтесь, – Яков Васильевич жестом указал на миску.
– Не откажусь, спасибо! – Михаил взял пару орехов и раздавил, сжав в кулаке. Орехи оказались с тонкой корой. Ядрышко выходило легко. – А у меня прекрасные орехи, но слишком плотно в скорлупе сидит ядро.
– Нет, дома. Я тоже живу в селе.
– Жалобщик, точнее жалобщица живет в городе. Утверждает, что один из руководителей завода, сын кулака и служил при немцах полицаем.
– Да, было здесь отделение полиции.
– Давайте по порядку. Я слыхал в сельсовете, что вы переехали сюда в тридцать четвертом году.
– Да, мне было девять лет. Отец в тот же год построил этот домик. Нашел выход известняка здесь недалеко в балке. Я тоже помогал тесать камень и возить на бричке. Даже известь жгли сами. А черепицу купили в греческом селе Сартана, там ее делали для всей округи.
– А вы слышали о братьях Писаренко?
– Конечно. Некоторые местные пережили 33-й год. А главное, многие вернулись из города сюда во время оккупации. Мне было неполных семнадцать. Когда началась война, отца мобилизовали на третий день. Мне он наказал беречь мать и дом. Был еще меньший брат. Больше мы не видели отца. Пропал без вести.
– Как вы жили во время войны?
– Да также как и до войны. В смысле, немец оставил колхоз. По приказу рейхминистра Розенберга только изменили название на немецкое Gemeindewirtschaften – общественное хозяйство или еще переводят – общинный двор. Я на фронте немного немецкий выучил. До ранения почти год в полковой разведке служил. Гитлер оценил изобретение Сталина. Всем коллективом трудимся, потом урожай свозим в общий амбар. У двери амбара милиционер или солдат из НКВД. И делай с этим урожаем, что хочешь, а украл что на поле, так десять лет лагеря. При немцах расстрел или виселица.
– Так что Вы слыхали о братьях Писаренко?
– Хутор создавал их отец. Потом из-за пожара потерял урожай и разорился. Землю у него забрали за долги. Сыны воевали в империалистическую войну, а потом в гражданскую за красных. В 21-м году вернули свою землю и создали крепкое хозяйство. В 30-м их раскулачили. Вам бы поговорить с Семеном Васильевичем Савчуком, если он жив.
– Его отец Василий Яковлевич тут создал коммуну в 28-м году, а в 30-м занимался раскулачиванием. Перед войной был председателем сельсовета. Его сын и есть Семен Васильевич. Он работал на металлургическом заводе сталеваром, а тут скрывался во время оккупации у тестя. Невесту перед войной у нас себе сосватал. Она на год старше меня, а он уже в летах был, хорошо за тридцать. Помню, при немцах конюшня вроде клуба была. Мужики по очереди дежурят при скотине: лошади, быки, коровы. А кто свободен, часто на огонек заглядывал.
– Не всё угнали на восток. Много скота в панике бросали. Или больные животные отставали от стада. А мы их собирали и лечили. Чем-то жить нужно было.
Из летней кухни вышла женщина за сорок с подносом. Она поставила на стол тарелку с пирожками, чайник и чашки.
Хозяин представил ее:
– Моя невестка Мария. Летом они живут здесь. Сын приезжает на выходные.
Михаил привстал и назвал себя.
– Прошу! Чем богаты…
Михаил взял протянутую ему чашку чая и пирог. По фиолетовым разводам на разломах он догадался, что пироги со сливами – его любимые.
В возникшей паузе нахлынули на Якова воспоминания.
Яков как раз дежурил. Засыпал корм, сменил постилку на ночь. Морозы стояли крепкие той зимой. Старший конюх приказал стелить потолще из-за холодов, так что немного запарился, пока все сделал.
Вошел Семен и тихо поздоровался.
– Принес газету? Почитай! – обратились к нему мужики.
– Староста газету не разрешил выносить из конторы. Могу и так рассказать.
– Ну, как там, Москва стоит?
– Значит до лета, пока болота не подсохнут, Москвы им не видать
– Думаю, что теперь им Москвы не видать до конца их дней. Выравнивание фронта означает, что сибиряки им дали перцу….
Мужики сдержанно засмеялись. Показалось, что от улыбок посветлело в помещении.
– Чего скалитесь бездельники?! – раздался вдруг голос от входной двери.
Это был староста Серафим Балабух. Все притихли.
– Да вот, обсуждаем последние новости, – ответил за всех Семен.
– Радуетесь, что немец Москву не взял. Не долго осталось радоваться.
– Не видать им Москвы, как своих ушей! – не удержался Семен.
– Ну, ну! Не разводи пропаганду. Папаша твой большевик где-то прячется, но не долго осталось. А Москву возьмут. Германская машина еще себя покажет. Будет как с Минском и Киевом. Вышвырнем всех коммунистов за Урал, пусть сами поживут в Сибири, куда они всех работящих мужиков упекли. А с тобой, Семен, разберемся!
– Неужели непонятно, что, рано или поздно Гитлер проиграет войну, а предателей на телеграфных столбах будут вешать.
– Раньше отца твоего, да и тебя в придачу повесим.
Мужики загалдели, перебивая друг друга.
– Чего ты к нему привязался?
– Газета то ваша, оккупационная об этом пишет…
– Сын за отца не отвечает.
– У коммунистов отвечает, да еще как! – свирепел староста.
– Так он беспартийный, оставь его в покое, Серафим. Все знают, что Семен политику Сталина не одобрял. Он не скрывал этого. Ты же его давно знаешь.
– И Василий мужик правильный. Никого в Сибирь не отправил.
Староста немного успокоился.
– Смотри у меня, язык не распускай! – Серафим нахлобучил папаху и покинул конюшню.
Семен был заметно обеспокоен и тоже скоро ушел.
Яков Васильевич еще вспомнил:
– Но самое главное в том, что когда пришли наши, староста повесился сам в тот же день. А я уверен, что мужики бы его не выдали. Кто-то должен был быть старостой. Серафим был не вредный. Больше пугал, но немцам не жаловался.
– А кто был полицаем, помните?
– Не помню. Ими органы занимались. Нас уже в селе не было. Когда в сентябре 43-го немца прогнали, меня в армию забрали. И всех моих одногодков. Тридцать четыре человека как раз подросли в селе. Вернулись только двое инвалидов, я и Василий Прущак. Половина полегла через месяц. Нас уже одели в форму и везли в учебный полк. А тут вышла осечка под Мелитополем. Нас сняли с эшелона и бросили в бой. Мы еще толком стрелять не умели. Я тогда отделался испугом, а Василия ранило в ногу. Кость раздробило. Так хромым и остался. День воевал и полгода в госпитале провел. Умер в прошлом году от инсульта.
– А почему вас не угнали в Германию?
– Немцы не брали женатых. Василий обручился в церкви с девушкой из соседнего села. Он до свадьбы видел ее один раз, когда сватали. Многие и я, в том числе, прятались в кукурузе и лесополосах целый месяц. Кукурузные поля были просто бескрайние. Немцы туда не совались, боялись парашютистов, а кукуруза была еще зеленая и не горела. Еду и воду нам оставляли в условном месте. Жили в норах прикрытых бурьяном. Август и сентябрь в наших местах в тот год были теплые и сухие. Кто не прятался, того увели.
Страница: 436 из 442
— Вызвал я тебя, Александр Поликарпович, познакомиться. Дело твое просмотрел, но тебя не представлял.
Саньке еще раз пришлось удивиться. Обычно новое начальство устраивало ему дотошный опрос, заведомо зная из дела и о судимостях, и о побегах, и о возрасте. Этот же не кривил душой, что не без похвалы отметил Жердь.
— Амнистировался? — спросил Нурсеитов.
— Несправедливо? — лукаво вставил воспитатель.
Санька стрельнул хитрющими, с прищуром глазами. Нет, мол, начальник, не проведешь. Ответил, не задумываясь.
— Пойман вовремя, осужден правильно.
По молодости он бы еще стал доказывать, что на него сфабриковали дело, кричал бы и спрашивал, где справедливость, но теперь, извините.
— Слушай, что я тебе скажу, Александр Поликарпович, — продолжал Нурсеитов. — Подурил ты за свою жизнь — на десятерых хватит. Ну, это, как говорят, хмельная молодость. Что было, того не поправишь. Надо начинать жить заново. Пора. Вот уже и конский волос прет на твоей челке, и о себе надо подумать
— Поздно, начальник. Потому не трать зря силы, — без обиняков ответил Жердь.
— Я от тебя не отступлюсь. Нарушений у тебя не будет, на свободу выйдешь человеком.
— Что предлагаешь, начальник?
— Будешь мне помогать.
— Ну-да! Разогни! — без притворства засмеялся Жердь.
Источники:
http://www.e-reading.by/chapter.php/72563/2/Dan_-_Legenda_o_Makare.html
http://m.tululu.org/bread_5203_436.xhtml