Во всем надо находить хорошее. Вот, например, недавно наши граждане стерли еще одно белое пятно в своем правовом образовании, услышав с экрана телевизора о таком юридическом понятии, как предостережение. Напомню, что оно вынесено Генпрокуратурой министру культуры М.Е. Швыдкому по поводу возможной передачи балдинской коллекции.
Такая форма прокурорского реагирования действительно закреплена в Законе «О прокуратуре РФ». Для экономии места передаю лишь ее смысл: в целях предупреждения правонарушений и при наличии сведений о готовящихся противоправных деяниях прокурор направляет должностным лицам предостережение о недопустимости нарушения закона. В случае же игнорирования предостережения должностное лицо может быть привлечено к ответственности в установленном законом порядке.
Мне лично институт предостережения напоминает русскую сказку «Маша и медведь», где находчивая девочка постоянно напоминала простаку-медведю: «Не садись на пенек, не ешь пирожок». У Машеньки, правда, это вызывалось крайней необходимостью, поскольку она пряталась в коробе и медведь ее обнаружил бы, открыв его. А вот чем вызываются прокурорские предостережения? Коренятся эта и другие подобные формы прокурорского реагирования в философии советского прокурорского надзора, которую провозгласил еще Ленин в статье «О «двойном» подчинении и законности». Справедливости ради надо сказать, что прокуратуру как «око государево» создал еще царь Петр. Но после реформ Александра II Россия обрела одну из самых передовых судебно-полицейских систем в мире. У нас появились независимый суд и состязательный судебный процесс, где прокурор выступал лишь в качестве одной из равноправных сторон (перечитайте хотя бы «Братьев Карамазовых», и вы поймете, что такое подлинно состязательное правосудие).
После 1917 года все это было уничтожено. В ленинской концепции государства («Россия — единая фабрика») уже не было места независимому правосудию. Соответственно радикально изменилась и роль прокуратуры. Из обычного органа исполнительной власти, главная задача которого — выдвигать и поддерживать государственное обвинение, а также контролировать законность действий полиции и спецслужб, она превратилась в репрессивный орган. Однако прокуратуре отводилась более лукавая роль, нежели ОГПУ, НКВД, МВД или КГБ. Прокуратура должна была олицетворять собой «торжество социалистической законности», осуществляя, как гласили и сталинская, и брежневская конституции СССР, высший надзор за точным и единообразным исполнением законов государственными органами, учреждениями, предприятиями, общественными организациями и гражданами. Короче, за всеми (разумеется, кроме тех, кого «партия» запрещала трогать).
Эта прокурорская функция получила название — «общий надзор». Он был действительно общим. С чем и за что только ни боролась прокуратура: за сохранность социалистической собственности и соблюдение трудовой дисциплины, с порожними перевозками и выпуском недоброкачественной продукции, даже с безбилетным провозом пассажиров на железнодорожном транспорте. Но, как известно, общий надзор не спас от краха советскую экономику, поскольку не может быть эффективной экономика, держащаяся на страхе.
Зато спасся сам общий надзор. Его сторонники нынче лишь изменили аргументы. Оказывается, без прокуратуры и граждане не могли бы защищать свои права, и ведомства устроили бы правовую вакханалию, и субъекты Федерации распоясались бы окончательно. Но почему тогда в обществе массовое ощущение беззащитности перед произволом не уменьшается, а даже усиливается? Да потому, что эффективен не административный, а судебный способ защиты права. Другое дело, что правосудие должно быть независимо и доступно любому человеку. Поэтому, вместо того чтобы наращивать общенадзорную функцию, основные государственные силы и средства должны быть брошены на укрепление системы судебной защиты. Страна тогда получила бы двойной выигрыш. С одной стороны, эффективный судебный контроль позволил бы снизить уровень произвола, а с другой — люди, преследуя своих чиновных обидчиков по суду, начали бы наконец сознавать свою правовую силу. У них гораздо быстрее вызревало гражданское самосознание, т.е. расчет не на «доброго начальника», а на возможность через суд добиться справедливости. Да и сама прокуратура, если бы сконцентрировалась на уголовном преследовании, смогла бы резко повысить эффективность борьбы с преступностью.
Однако одно из принципиальных положений Концепции судебной реформы 1991 г., которую, между прочим, никто не отменял, осталось нереализованным. Концепция гласит: «Общий надзор прокуратуры служит державным орудием принуждения в условиях отсутствия материальной заинтересованности производителя и неразвитости гражданского общества. Должны отойти в область предания плановые общенадзорные проверки, отнимающие много сил и времени, проводимые наудачу и заставляющие впоследствии вымучивать акты прокурорского реагирования: протесты, представления, предостережения».
Казалось бы, ситуация с предостережением Швыдкому показывает, что наконец-то все у нас стали равны. Вон ведь самому министру прокурор пальцем грозит. Неужели на дворе уже правовое государство? К сожалению, все далеко не так. Хотя бы потому, что прокурорское предостережение нарушает презумпцию невиновности. Если вы считаете, что Швыдкой — злоумышленник, готовящий «противоправное деяние», значит, возбуждайте уголовное дело, собирайте доказательства виновности и обращайтесь в суд. Если же нет состава преступления, все равно придется обращаться в суд, и уже в рамках гражданского процесса, доказывать, что решение министра культуры незаконно и наносит ущерб государству. Другими словами, только суд вправе принять решение о том, есть ли нарушение закона, и решить вопрос о виновности. В противном случае мы так и будем считать, что любой арестованный — уже преступник, а любой «предостереженный» — одной ногой в тюрьме.
Что же до равенства, то вспомним, о скольких готовящихся незаконных государственных (вернее, антигосударственных) решениях говорит пресса, а их принимают, и не слышно, чтобы кого-то привлекли к ответственности.
Источники: