|
Вельможу должны, составлять Как червь, оставя паутину Я памятник себе воздвиг чудесный, вечный, Металлов тверже он и выше пирамид; Ни вихрь его, ни гром не сломит, быстротечный, И времени полет его не сокрушит. Назначение поэта Державин видел, прежде всего, в посредничестве его между Создателем и людьми. Поставленный в позор — выставленный напоказ. Перлы перские — персидский жемчуг. Бразильски звезды — бриллианты. Калигула! твой конь в сенате. Римский император Гай Цезарь Калигула (12—41 гг.), отличавшийся крайней жестокостью и самодурством, по преданию, назначил своего коня консулом (высшая государственная должность). Чтоб мужу бую умудриться. Т. е. глупому человеку сделаться мудрым. Державин указывает, что эти стихи относятся к генерал-прокурору сената А. Н. Самойлову (1744—1814) (Об. Д., 633). Всяк думает, что я Чупятов. Гжатский купец Чупятов торговал в Петербурге пенькой. После пожара своих кладовых объявил себя банкротом; чтобы избежать неприятностей от верителей, притворился сумасшедшим, навесил на себя разноцветных лент и медалей, будто бы присланных его невестой, мароккской принцессой (Об. Д., 634). Смысл этих стихов Державина заключается в том, что всякий, кто не имеет истинных заслуг перед государством, похож в своих орденах на Чупятова. А ты, второй Сарданапал. Сарданапал — Царь древней Ассирии. Имя его в литературе эпохи классицизма было нарицательным для обозначения человека, окружившего себя сказочной роскошью и погрузившегося в разврат. Из Об. Д. видно, что эта и последующие строфы относятся к ряду крупнейших вельмож екатерининского двора — Потемкину, Безбородко, Зубову и другим (Об. Д., 635). Токай — город в Венгрии, в окрестностях которого производится знаменитое токайское вино. Левант — т. е. Турция. А там израненный герой. «Многие седые заслуженные генералы у кн. Потемкина и гр. Безбородко и у прочих вельмож сиживали часто несколько часов в передней между их людей, (1743-1816) Так ты всем матерь равна буди. Враги, монархиня, те же люди; Ударь еще и разжени, Но с тем, чтоб милость к ним пролити. Как и предшествующие ему просветители, Державин надеялся на просвещенного монарха, от воли которого зависит все: На то ль, на то ль сей только свет, Чтоб жили в нем рабы, тираны, Друг друга варварством попраны, С собою свой носили вред? Внемлите, князи всей вселенной, Статуи, без достоинств, вы! Перед лицом смерти происходит как бы переоценка ценностей. Рождается мысль о природном равенстве людей, независимо от их ранга и состояния, поскольку все они подвластны одному и тому же закону уничтожения. Державин создает выразительные, зрительно ощутимые картины, достигая этого приемами контрастного изображения, сталкиванием противоречивых понятий: Монарх и узник – снедь червей, Сегодня бог, а завтра прах. Где стол был яств, там гроб стоит. Жалким и ничтожным оказываются богатство и титулы: Подите счастья прочь возможны, Вы все пременны здесь и ложны: Я в дверях вечности стою. Но признавая всемогущество смерти, Державин не приходит к пессиместическому выводу о бессмысленности человеческого существования. Напротив, быстротечность жизни придает ей особенную значимость, заставляет выше ценить неповторимые радости жизни: Жизнь есть небес мгновенный дар; Устрой ее себе к покою И с чистою твоей душою Благославляей судеб удар. Глагол времен! Металла звон! – звук маятника как бы сиволизирует неумолимое течение времени. Ода приобретает философский характер: поэт размышляет о смерти и жизни, о тайнах бытия, о неизбежности грядущего. Но жизнеутверждающее начало побеждает, побеждает тяга Державина к земной жизни, земным радостям. И словом: тот хотел арбуза, А тот соленых огурцов. Я телом в прахе истлеваю, Умом громам повелеваю, Я царь — я раб — я червь — я бог! Как и Ломоносов, Державин поражал величием картины мироздания, в котором человек лишь маленькая частица. Но человек – вершина создания природы и значение его на земле велико: Я связь миров, повсюду сущих, Я крайня степень вещества, Я средоточие живущих, Черта начальна божества. Не внемлют! Видят – и не знают! Покрыты мздою очеса: Злодейства землю потрясают, Неправда зыблет небеса. И хотя Державин своими стихами хотел упрочения русской государственности на основе соблюдения законности и был далек от посягательства на трон, тем не менее эти стихи действовали на умы возбуждающе. Хочу достоинства я чтить, Которые собою сами Умели титлы заслужить Похвальными себе делами; Кого ни знатный род, ни сан, Ни счастие не украшали; Но кои доблестно снискали Себе почтенье от граждан. Вся мысль его, слова, деянья Должны быть – польза, слава, честь. Чей труп, как на распутье мгла, Лежит на темном лоне нощи? Не ты ли, счастья, славы сын, Великолепный князь Тавриды? Не ты ли с высоты честей Незапно пал среди степей? Державин сравнивает жизнь с водопадом, жизнь низвергается с высот счастья подобно водопаду. Необычайно зримой и красочной картиной открывается ода: Алмазна сыплется гора С высот четыремя скалами; Жемчугу бездна и сребра Кипит внизу, бьет вверх буграми; От брызгов синий холм стоит, Далече рев в лесу гремит. Лишь истина дает венцы Заслугам, кои не увянут, Лишь истину поют певцы. Раздумья о тех, кто достоин бессмертия, приводят Державина к созданию образа другого полководца, Румянцева, в деятельности которого поэт видит идеал истинной гражданственности: Блажен, когда стремясь за славой, Он пользу общую хранил, Был милосерд в войне кровавой И самых жизнь врагов щадил. Благословен средь поздних веков Да будет друг сей человеков. О Россы! нет вам, нет примеру, И смерть сама вам лавр дает. Какая в войсках храбрость рьяна! Какой великий дух в вождях! С середины 90-ых годов поэт все чаще обращается к темам частной жизни, к воспеванию земных радостей бытия. В прославлении частной жизни, свободной от обязанностей, налагаемых всей системой государственной иерархии, в уходе от мирской суеты Державин сближается с сентименталистами. Однако Державину не присущи чувства меланхолии, разочарованности в жизни, стремление замкнуться в мире личных переживаний. Даже в анакреонтических стиховторениях он остается поэтом-гражданином. Источники: detector |