Кто такие прежние и новые обвинители

После обвинительных речей

Два рода обвинителей

И вот правильно будет, афиняне, если сперва я буду защищаться против прежних ложных обвинении и против первых моих обвинителей, а уж потом против теперешних обвинений и теперешних обвинителей. Меня многие обвиняли перед вами и раньше, много уже лет, и все-таки ничего истинного они не сказали; их-то я опасаюсь больше, чем Анита с его сообщни­ками, хотя и эти тоже страшны. Но те страшнее, афи­няне! Они восстанавливали против меня очень многих из вас, когда вы были еще детьми, и внушали вам против меня обвинение, в котором не было ни слова правды: будто бы есть некто Сократ, человек мудрый, который испытует и исследует все, что над землею, и все, что под землею, и выдает ложь за правду. Вот эти-то люди, афиняне, пустившие такую молву, — са­мые страшные мои обвинители, потому что слушаю­щие их думают, будто тот, кто исследует подобные вещи, и богов не признает. Кроме того, обвинителей этих много, и обвиняют они уже давно, да и говорили они с вами тогда, когда по возрасту вы всему могли поверить, ибо некоторые из вас были еще детьми или подростками, и обвиняли они заочно: оправдываться было некому. Но всего нелепее то, что и по имени-то их никак не узнаешь и не назовешь, разве вот только случится среди них какой-нибудь сочинитель комедий. Ну а все те, которые восстанавливали вас против меня по зависти и по злобе или потому, что сами поверили наветам, а затем стали убеждать других,— они совер­шенно недосягаемы, их нельзя вызвать сюда, на суд, нельзя никого из них опровергнуть, и приходится попросту сражаться с тенями: защищаться и опровер­гать, когда никто не возражает. Поэтому признайте и вы, что у меня, как я сказал, два рода обвинителей: одни обвинили меня теперь, а другие давно — них я только что упомянул, — и согласитесь, что сперва я должен защищаться против первых: ведь вы слыхали их обвинения и раньше, и притом много чаще, чем нынешних обвинителей.

Критика прежних обвинителей

Стало быть, афиняне, мне следует защищаться и постараться в малое время опровергнуть клевету, которая уже много времени держится среди вас. Же­лал бы я, чтобы это осуществилось на благо и вам и мне, — чего же еще я могу достичь своей защитой? Только я думаю, что это трудно, и для меня вовсе не тайна, каково это дело. Пусть оно идет, впрочем, как угодно богу , а закону следует повиноваться — прихо­дится оправдываться.

Но ничего такого не было, а если вы слышали от кого-нибудь, будто я берусь воспитывать людей и за­рабатываю этим деньги, так это тоже неправда, хотя, по-моему, это дело хорошее, если кто способен воспи­тывать людей, как, например, леонтиец Горгий, кеосец Продик, элидец Гиппий . Все они, афиняне, разъ­езжают по городам и убеждают юношей — хотя те мо­гут даром пользоваться наставлениями любого из своих сограждан — бросить своих учителей и посту­пить к ним в ученики, принося им и деньги, и благо­дарность. Есть здесь и другой мудрец, приехавший, как я узнал, с Пароса. Встретился мне как-то человек, который переплатил софистам денег больше, чем все остальные, вместе взятые, — Каллий, сын Гиппоннка; я и спросил его, — а у него двое сы­новей:

— Каллий! Если бы твои сыновья были жеребята или бычки и нам предстояло бы нанять для них опыт­ного человека, который сделал бы их еще лучше, усовершенствовав присущие им добрые качества, то это был бы какой-нибудь наездник или земледелец; ну а теперь, раз они люди, кого ты думаешь взять для них в воспитатели? Кто знаток подобной добродетели, че­ловеческой или гражданской? Полагаю, ты об этом подумал, раз у тебя сыновья. Есть ли такой человек или нет?

— Кто же это? Откуда он и сколько берет за обу­чение?

— Это Эвен, — отвечал Каллий, — он с Пароса, а берет по пяти мин , Сократ.

И подумал я, как счастлив этот Эвен, если, он в самом деле обладает таким искусством и так недорог берет за обучение. Я бы сам чванился и гордился, если бы был искусен в этом деле; только ведь я не искусен, афиняне!

Может быть, кто-нибудь из вас возразит: «Однако, Сократ, чем же ты занимаешься? Откуда на тебя эта клевета? Наверное, если бы ты не занимался не тем, чем все люди, и не поступал бы иначе, чем большин­ство из нас, то и не возникло бы столько слухов и толков. Скажи нам, в чем тут дело, чтобы нам зря не, выдумывать»

Вот это, мне кажется, правильно, и я постараюсь вам показать, что именно дало мне известность и на­влекло на меня клевету. Слушайте же. Быть может, кому-нибудь из вас покажется, что я шучу, но будьте уверены, что я скажу вам всю правду. „ Я, афиняне, приобрел эту известность лишь благо­даря некоей мудрости. Какая же это такая мудрость? Та мудрость, что, вероятно, свойственна всякому чело­веку. Ею я, пожалуй, в самом деле обладаю, а то, о которых я сейчас говорил, видно, мудры какой-то осо­бой мудростью, превосходящей человеческую, уж не знаю, как ее и назвать. Что до меня, то я ее не пони­маю, а, кто утверждает обратное, тот лжет и говорит это для того, чтобы оклеветать меня.

Прошу вас, не шумите, афиняне, даже если вам покажется, что я говорю несколько высокомерно. Не от себя буду я говорить, а сошлюсь на того, кто поль­зуется вашим доверием. В свидетели моей мудрости, если есть у меня какая-то мудрость, я приведу вам слова дельфийского бога. Вы ведь знаете Херефонта — он смолоду был моим другом и другом многих из вас, он разделял с вами изгнание и возвратился вместе с вами. И вы, конечно, знаете, каков был Херефонт, до чего он был неудержим во всем, что бы ни затевал. Прибыв однажды в Дельфы, осмелился он обратиться к оракулу с таким вопросом.

Я вам сказал: не шумите, афиняне!

. вот Херефонт и спросил, есть ли кто на свете мудрее меня, и Пифия ответила ему, что никого нет мудрее. И хотя самого Херефонта уже нет в живых, а вот брат его, здесь присутствующий, засвидетельствует вам, что это так. Смотрите, ради чего я это говорю: ведь мое намерение — объяснить вам, откуда пошла клевета на меня.

Чтобы понять смысл прорицания, надо было обойти всех, кто слывет знающим что-либо.И, клянусь соба­кой, афиняне, должен вам сказать правду, я вынес вот какое впечатление: те, что пользуются самой боль­шой славой, показались мне, когда я исследовал дело по указанию бога, чуть ли не лишенными всякого разума, а другие, те, что считаются похуже, напротив, более им одаренными. Но нужно мне рассказать вам о том, как я странствовал, точно я труд какой-то нес, и все только для того, чтобы убедиться в непрелож­ности прорицания!

После государственных людей ходил я к поэтам — и к трагическим, и к дифирамбическим, и ко всем прочим, — чтобы хоть тут уличить себя в том, что я невежественнее их. Брал я те из их творений, кото­рые, как мне казалось, всего тщательнее ими обрабо­таны, и спрашивал у них, что именно они хотели ска­зать, чтобы, кстати, научиться от них кое-чему. Стыд­но мне, афиняне, сказать вам правду, а сказать все-таки следует. Одним словом, чуть ли не все там присутствовавшие лучше могли бы объяснить творче­ство этих поэтов, чём они сами. Таким образом, и о поэтах я узнал в короткое время, что не благодаря мудрости могут они творить то, что творят, но благо­даря некоей природной способности, как бы в иссту­плении, подобно гадателям и прорицателям; ведь и эти тоже говорят много хорошего, но совсем не знают того, о чем говорят. Нечто подобное, как мне пока­залось, испытывают и поэты; в то же время я заметил, что из-за своего поэтического дарования они считают себя мудрейшими из людей и во всем прочем, а на деле это не так. Ушел я и от них, думая, что превос­хожу, их тем же самым, чем и государственных людей.

Из-за этой самой проверки, афиняне, с одной сто­роны, многие меня возненавидели так, что сильней и глубже и нельзя ненавидеть, отчего и возникло мно­жество наветов, а с другой стороны, начали мне да­вать прозвание мудреца, потому что присутствовавшие каждый раз думали, будто если я доказываю, что кто-то в чем-то не мудр, то сам я в этом весьма мудр.

А, в сущности, афиняне, мудрым-то оказывается бог, и своим изречением он желает сказать, что человеческая мудрость стоит немногого или вовсе даже ничего, и, кажется, при этом он не имеет в виду именноСократа, а пользуется моим именем ради примера, все равно как если бы он сказал: «Из вас, люди, всего мудрее гот, кто подобно Сократу знает, что ничего поистине не стоит его мудрость»

Я и посейчас брожу повсюду — все выискиваю и допытываюсь по слову бога, нельзя ли мне признать мудрым кого-нибудь из граждан или чужеземцев; и всякий раз, как это мне не удается, я, чтобы подтвер­дить изречение бога, всем показываю, что этот человек не мудр. Вот чем я занимался, поэтому не было у меня досуга заняться каким-нибудь достойным упоми­нания делом, общественным или домашним; так и до­шел я до крайней бедности из-за служения богу.

Вот почему накинулись на меня и Мелет, и Анит, и Ликон; Мелет негодует на меня из-за поэтов, Анит—из-за ремесленников, а Ликон — из-за ораторов. Так что я удивился бы, как говорил вначале, если бы ока­зался в силах опровергнуть перед вами в такое корот­кое время эту разросшуюся клевету.

Вот вам, афиняне, правда, как она есть, и говорюя вам ее без утайки, не умалчивая ни о важном, ни о пустяках. Хотя я почти уверен, что тем самым я вы­зываю ненависть, но как раз это и служит доказатель­ством, что я говорю правду, и что в этом-то и состоит клевета на меня, и именно таковы ее причины. И когда бы вы ни стали расследовать мое дело, теперь или по­том, всегда вы найдете, что это так

1.Какие обвинения были предъявлены Сократу?

2.В чем видел Сократ пределы мудрости государственных людей, поэтов, ремесленников?

3.Обьясните связь мудрости и нравственности в учении Сократа.

4.Выделить в тексте элементы диалога Сократа (ирония, майевтика).

Источники: